Неточные совпадения
На краю болота и
дороги мальчишки и мужики, стерегшие ночное, лежали и пред зарей все спали под кафтанами.
И то сколько раз из глубины души скажет спасибо заботливому начальству здешнего
края всякий, кого судьба бросит
на эту пустынную
дорогу, за то, что уже сделано и что делается понемногу, исподволь, — за безопасность, за возможность, хотя и с трудом, добраться сквозь эти, при малейшей небрежности непроходимые, места!
— Непременно, — сказал Нехлюдов и, заметив недовольство
на лице Крыльцова, отошел к своей повозке, влез
на свой провиснувший переплет и, держась за
края телеги, встряхивавшей его по колчам ненакатанной
дороги, стал обгонять растянувшуюся
на версту партию серых халатов и полушубков кандальных и парных в наручнях.
Посредине улицы едва оставался свободный проезд для экипажей;
дорога в обыкновенном смысле не существовала, а превратилась в узкое, избитое ямами корыто, до
краев наполненное смятым грязно-бурого цвета снегом, походившим
на неочищенный сахарный песок.
Действительно, в наших
краях знают толк в пении, и недаром село Сергиевское,
на большой орловской
дороге, славится во всей России своим особенно приятным и согласным напевом.
От деревни Кокшаровки
дорога идет правым берегом Улахе, и только в одном месте, где река подмывает утесы, она удаляется в горы, но вскоре опять выходит в долину. Река Фудзин имеет направление течения широтное, но в низовьях постепенно заворачивает к северу и сливается с Улахе
на 2 км ниже левого
края своей долины.
Мы миновали православное кладбище, поднявшись
на то самое возвышение
дороги, которое когда-то казалось мне чуть не
краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских исчезли за косогором… По сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди, в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то в первый раз слушал шум соснового бора…
Обыкновенным образом стрелять журавлей очень трудно и мало убьешь их, а надобно употреблять для этого особенные приемы и хитрости, то есть подкрадываться к ним из-за кустов, скирдов хлеба, стогов сена и проч. и проч. также, узнав предварительно, куда летают журавли кормиться, где проводят полдень, где ночуют и чрез какие места пролетают
на ночевку, приготовить заблаговременно скрытное место и ожидать в нем журавлей
на перелете,
на корму или
на ночевке; ночевку журавли выбирают
на местах открытых, даже иногда близ проезжей
дороги; обыкновенно все спят стоя, заложив голову под крылья, вытянувшись в один или два ряда и выставив по
краям одного или двух сторожей, которые только дремлют, не закладывая голов под крылья, дремлют чутко, и как скоро заметят опасность, то зычным, тревожным криком разбудят товарищей, и все улетят.
Часам к десяти они ушли далеко. Лес остался синей полосой
на горизонте. Кругом была степь, и впереди слышался звон разогреваемой солнцем проволоки
на шоссе, пересекавшем пыльный шлях. Слепцы вышли
на него и повернули вправо, когда сзади послышался топот лошадей и сухой стук кованых колес по щебню. Слепцы выстроились у
края дороги. Опять зажужжало деревянное колесо по струнам, и старческий голос затянул...
Теперь въезд в помещичий лес крестьянам возбранен, лесной промысел пал, и, конечно, надолго остался бы лес мертвым капиталом и для помещиков, и для
края, если б
на выручку не подоспели железные
дороги, которые значительно приблизили пункты сбыта.
Вот однажды сижу я
на стене, гляжу вдаль и слушаю колокольный звон… вдруг что-то пробежало по мне — ветерок не ветерок и не дрожь, а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости… Я опустил глаза. Внизу, по
дороге, в легком сереньком платье, с розовым зонтиком
на плече, поспешно шла Зинаида. Она увидела меня, остановилась и, откинув
край соломенной шляпы, подняла
на меня свои бархатные глаза.
Снился ей желтый песчаный курган за болотом, по
дороге в город.
На краю его, над обрывом, спускавшимся к ямам, где брали песок, стоял Павел и голосом Андрея тихо, звучно пел...
Дорожку эту монахи справили, чтобы заманчивее к ним ездить было: преестественно, там
на казенной
дороге нечисть и ракиты, одни корявые прутья торчат; а у монахов к пустыне дорожка в чистоте, разметена вся, и подчищена, и по
краям саженными березами обросла, и от тех берез такая зелень и дух, а вдаль полевой вид обширный…
В небольшом перелеске, около
дороги, сидит гриб, и
на краю огнища краснеют две — три ягоды земляники.
Потом путь по железной
дороге до Николаевского вокзала; оттуда
на конке в Кудрино, к маме; затем вместе с матерью к Иверской Божьей Матери; после чуть ли не
на край города в Лефортово, в кадетский корпус. Прощание, переодевание и, наконец, опять огромный путь
на Арбат,
на Знаменку, в белое здание Александровского училища.
Мы поспешили расплатиться и уйти. Машинально расспросили
дорогу к изобретателю perpetuum mobile и машинально же дошли до его избы, стоявшей
на краю города.
— Главное, ma chère, [Моя
дорогая (фр.).] несите свой крест с достоинством! — говорила приятельница ее, Ольга Семеновна Проходимцева, которая когда-то через нее пристроила своего мужа куда-то советником, — не забывайте, что
на вас обращены глаза целого
края!
Меня всегда терзает зависть, когда я вижу людей, занятых чем-нибудь, имеющих дело, которое их поглощает… а потому я уже был совершенно не в духе, когда появился
на дороге новый товарищ, стройный юноша, в толстой блузе, в серой шляпе с огромными полями, с котомкой за плечами и с трубкой в зубах; он сел под тень того же дерева; садясь, он дотронулся до
края шляпы; когда я ему откланялся, он снял свою шляпу совсем и стал обтирать пот с лица и с прекрасных каштановых волос.
Влезь
на дерево там, с
краю, и, значит, смотри по
дороге в оба… Да ты не засни, а то кто-нибудь застрелит заместо тетерева. Слышишь?
Не воскреснуть Игоря дружине,
Не подняться после грозной сечи!
И явилась Карна и в кручине
Смертный вопль исторгла, и далече
Заметалась Желя по
дорогам,
Потрясая искрометным рогом.
И от
края, братья, и до
краяПали жены русские, рыдая:
«Уж не видеть милых лад нам боле!
Кто разбудит их
на ратном поле?
Их теперь нам мыслию не смыслить,
Их теперь нам думою не сдумать,
И не жить нам в тереме богатом,
Не звенеть нам серебром да златом...
И сам, прирублен саблею каленой,
В чужом
краю, среди кровавых трав,
Кипучей кровью в битве обагренный,
Упал
на щит червленый, простонав:
«Твою дружину, княже. приодели
Лишь птичьи крылья у степных
дорог,
И полизали кровь
на юном теле
Лесные звери, выйдя из берлог».
Скала была взорвана, и в пещере находился склад пороха и динамита.
Дорога пока дошла только до этого места. Мы спустились к Череку, к мосту по «чертовой» лестнице, по отвесу, не тронутому инженерами.
На том же месте стадо коз. Такой же мост из прутьев. Тот же подъем по осыпи, по тропинке, ведущей в Безенги, к леднику у Каштан-тау. Горцы сказали мне, что как начали прокладывать
дорогу, так туры исчезли. С той поры не был я в тех
краях.
Долинский сделал шаг вперед и поднял с пыльной
дороги небольшую серую птичку, за ножку которой волокся пук завялой полевой травы и не давал ей ни хода, ни полета. Дорушка взяла из рук Долинского птичку, села
на дернистый
край дорожки и стала распутывать сбившуюся траву. Птичка с сомлевшей ножкой тихо лежала
на белой руке Доры и смотрела
на нее своими круглыми, черными глазками.
Бабушка взяла поднос и, поднеся его графу, сказала: — Любезный зять, не осудите: вы были нездоровы немножечко, позвольте мне просить вас съездить с Настей за границу — ей будет ново и полезно видеть, как живут в чужих
краях; а это от меня вам
на дорогу.
А с устья Печоры, в свою очередь, тоже мчится поезд, и несется
на нем господин Латкин с свежею печорскою семгою и кедровой шишкой в руках, как доказательство крайней необходимости
дороги в этот кишащий естественными богатствами
край.
Зашитые в галуны лакеи, неся за ними их зонтики и турецкие шали, посматривали спесиво
на проходящих простолюдинов, которые, пробираясь бочком по
краям бульвара, смиренно уступали им
дорогу.
Подойдя однажды к платформе, я увидел
на ней Урманова, Он стоял
на краю и смотрел по направлению к Москве. Полотно
дороги лежало между откосами насыпи, пустынное, с двумя парами рельсов и линией телеграфных столбов. Взгляд убегал далеко вперед, за этими суживающимися полосками, которые терялись вдали, и над ними вился тот дымок или туман, по которому узнается присутствие невидного большого и шумного города.
Дом Бориса Петровича стоял
на берегу Суры,
на высокой горе, кончающейся к реке обрывом глинистого цвета; кругом двора и вдоль по берегу построены избы, дымные, черные, наклоненные, вытягивающиеся в две линии по
краям дороги, как нищие, кланяющиеся прохожим; по ту сторону реки видны в отдалении березовые рощи и еще далее лесистые холмы с чернеющимися елями, налево низкий берег, усыпанный кустарником, тянется гладкою покатостью — и далеко, далеко синеют холмы как волны.
И через восемь дней он ехал по
дороге от города
на станцию; тихо ехал по
краю избитого шоссе с вывороченным булыжником, торчавшим среди глубоких выбоин, в них засохла грязь, вздутая горбом, исчерченная трещинами.
Казалось, что там,
на краю моря, их бесконечно много и они всегда будут так равнодушно всползать
на небо, задавшись злой целью не позволять ему никогда больше блестеть над сонным морем миллионами своих золотых очей — разноцветных звезд, живых и мечтательно сияющих, возбуждая высокие желания в людях, которым
дорог их чистый блеск.
Как только заглянула в город весна, ушёл я, решив сходить в Сибирь — хвалили мне этот
край, — а по
дороге туда остановил меня человек,
на всю жизнь окрыливший душу мою, указав мне верный к богу путь.
А по
краям дороги, под деревьями, как две пёстрые ленты, тянутся нищие — сидят и лежат больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по земле истощённые тела, дрожат в воздухе уродливые руки и ноги, простираясь к людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие, горят
на солнце их раны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глаз,
на иных глаза горят, как угли; неустанно грызёт боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
На половине
дороги, вдруг откуда ни взялись, потянулись с северо-востока черные, страшные тучи и очень быстро и густо заволокли половину неба и весь
край западного горизонта; сделалось очень темно, и какое-то зловещее чувство налегло
на нас.
Оглянулся мельник кругом: а кто ж ему теперь поможет? — нет никого.
Дорога потемнела,
на болоте заквакала сонная лягушка, в очеретах бухнул сердито бугай… А месяц только
краем ока выглядывает из-за леса; «А что теперь будет с мельником Филиппом?..»
О чем была его кручина?
Рыдал ли он рыданьем сына,
Давно отчаявшись обнять
Свою тоскующую мать,
И невеселая картина
Ему являлась: старый дом
Стоит в
краю деревни бедной,
И голова старухи бледной
Видна седая под окном.
Вздыхает, молится, гадает
и смотрит, смотрит, и двойной
В окошко рамы не вставляет
Старушка позднею зимой.
А сколько, глядя
на дорогу,
Уронит слез — известно богу!
Но нет! и бог их не считал!
А то бы радость ей послал!
И с этим криком она полетела вверх тормашками
на землю. Утки громко закричали; одна из них хотела подхватить бедную спутницу
на лету, но промахнулась. Лягушка, дрыгая всеми четырьмя лапками, быстро падала
на землю; но так как утки летели очень быстро, то и она упала не прямо
на то место, над которым закричала и где была твердая
дорога, а гораздо дальше, что было для нее большим счастьем, потому что она бултыхнулась в грязный пруд
на краю деревни.
Патап Максимыч в губернский город собрался. Это было не очень далеко от Осиповки: верст шестьдесят. С
дороги своротил он в сторону, в деревню Ключово. Там жила сватья его и крестная мать Насти, Дарья Никитишна, знаменитая по всему
краю повариха. Бойкая, проворная, всегда веселая, никогда ничем не возмутимая, доживала она свой век в хорошеньком, чистеньком домике,
на самом
краю деревушки.
До солнечного восхода она веселится. Ясно горят звезды в глубоком темно-синем небе, бледным светом тихо мерцает «Моисеева
дорога» [Млечный Путь.], по
краям небосклона то и дело играют зарницы, кричат во ржи горластые перепела, трещит дерчаг у речки, и в последний раз уныло кукует рябая кукушка. Пришла лета макушка, вещунье больше не куковать… Сошла весна сó неба, красно лето
на небо вступает, хочет жарами землю облить.
— Садитесь, гости
дорогие, — сказала Манефа, обращаясь к Таисее и к приезжим гостям, а сама села с
краю стола
на лавке.
Еще утренняя заря не разгоралась, еще солнышко из-за
края небосклона не выглядывало, как
на большой
дороге у Софонтьевых крестов одна за другой зачали становиться широкие уемистые скитские повозки, запряженные раскормленными донельзя лошадьми и нагруженные пудовыми пуховиками и толстыми матерями.
И
на перины пуховые
В тяжёлом завалиться сне…
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех
краёв дороже мне.
Между тем корявый мужичонко кое-как попытался прокладывать себе
дорогу; удавалось это ему с величайшими затруднениями — толпа расступалась туго, тысячи любопытных глаз пытливо засматривали под кузов. Наконец добрался-таки до стоялого двора, который тут же,
на краю площади, красовался росписными ставенками.
— К нам, честные матери, милости просим, — молвил Петр Андреич Сушилин. —
На хлебный караван
на Софроновской пристани пожалуйте. В третьей барже от нижнего
края проживанье имеем. Всякий
дорогу укажет, спросите только Сушилина. Не оставьте своим посещеньем, сделайте милость.
Эти, что плетутся теперь по
дороге около своих кибиток, молчат. Лица серьезные, сосредоточенные… Я гляжу
на них и думаю: порвать навсегда с жизнью, которая кажется ненормальною, пожертвовать для этого родным
краем и родным гнездом может только необыкновенный человек, герой…
Я вышел
на край,
на дорогу.
— Много добра сделал, дай бог ему здоровья. Железную
дорогу выхлопотал, Хохрюкова в нашем уезде увольнил… Конца
краю не было этому Хохрюкову… Шельма был, выжига, все прежние его руку держали, а приехал Посудин — и загудел Хохрюков к чёрту, словно его и не было… Во, брат! Посудина, брат, не подкупишь, не-ет! Дай ты ему хоть сто, хоть тыщу, а он не станет тебе приймать грех
на душу… Не-ет!
— Игорь…
Дорогой друг мой… Еще раз прошу, оставь меня… Я не могу ехать с тобой… Это вызывает такие адские муки в раненом плече!.. Каждый шаг лошади, каждое сотрясение… Горя… Добрый, славный Горя, поезжай один… Наш венгерец домчит тебя быстро до окопов… Довези меня только хотя бы до того здания или до рощи, которые мы видели при свете
на краю поля… Потом, утром ты приедешь за мной снова… Да, Горя, так надо… Ты должен так поступить…
Проехав плотину, я свернул
на Опасовскую
дорогу и пустил Бесенка вскачь. Он словно сорвался и понесся вперед как бешеный. Безумное веселье овладевает при такой езде; трава по
краям дороги сливалась в одноцветные полосы, захватывало дух, а я все подгонял Бесенка, и он мчался, словно убегая от смерти.
Чаща стала светлеть. Токарев вышел
на край какой-то лощинки. Внизу вился болотистый ручей, заросший осокою. Квакали лягушки. По косогору шла
дорога и виднелся мостик. Этот, что ли?..
Глухой, медленный топот ног донесся от
дороги и сдержанный говор. Пищальников выполз
на край оврага и наблюдал из-под пушистого куста тамариска. Все новые проходили толпы, с тем же темным топотом.